Say thankya!
Так как эта вещь в каком-то смысле принадлежит и мне. Да-да, я так искренне считаю! И вещь эту я безмерно люблю - размещаю у себя. Миха, бей в глаз, если недоволен, но удалять ее я не буду!
Название: Часы
Автор: *Karlson*
Фэндом: почти ориджинал, знание исходника не обязательно
Жанр: дарк, ангст.
Рейтинг: наверное, NC-17
Варнинг: гомосексуальные отношения, убийство, насилие, нецензурные выражения, неустойчивые психические состояния, полное отсутствие морали и моральности, цинизм по отношению к "вечным ценностям", ну и так далее
Дополнения к тексту:
1) Часы
- вот так выглядят часы, о которых идет речь
2) При написании сего текста была использована песня Mr. Credo "Медляк".
3) Текст состоит из трех частей, каждая из которых – POV другого персонажа.
Дисклаимер: все принадлежит мне и моей музе, Алексу.
1***
Моросящий дождь превращает и так по-осеннему серый день в сумерки. Сколько уже времени? Понятия не имею. Счастливы те, кому не нужны часы, не так ли? Мне они не нужны. Ты думаешь иначе, и потому у меня на цепочке обычно – как и сейчас – висит "луковица" карманных Kolber Eternal, с драконом – как напоминание.
Память о далеком, так и не разгаданном Востоке. Память о трижды проклятой стране, откуда я привез тебя. О стране, где потерялся я сам. Да так и не отыскался. Будто бы я смог это забыть.
Встряхиваю головой, отгоняя нежелательные воспоминания. Ты говоришь, что я делаю это как рысь. Ты любишь рысей. Их у нас в поместье около двух десятков – ты знаешь точно, как каждую зовут по имени. А я… я предпочитаю прятаться от них в библиотеке, как только появляется возможность. Быть может, я неправильная рысь? Помнишь ли ты мое имя так же хорошо, как и их имена?
Усмешка горчит на губах, как цианид, который я недавно пробовал. Мне казалось – ты ударишь меня тогда. Ты просто бросил холодный взгляд. И приказал прислуге не спускать с меня глаз. О да, ты несравненно умеешь приказывать. Я хорошо тебя обучил.
Запрокидываю голову, ловлю губами холодные капли. Мокрые ресницы можно было бы списать на дождь, да вот незадача – линзы хорошо укрывают глаза от дождя. Да, с некоторых пор я ношу очки – нелепая попытка спрятать свои глаза от того, кто способен читать в моей душе. Или, быть может, так я пытаюсь разбудить твой интерес? Прячусь, чтобы тебе захотелось увидеть спрятанное? Ты лишь приподнимаешь бровь, подмечая новую деталь моего внешнего облика, и снова утыкаешься в газету. Позже спрашиваешь у врача, все ли в порядке с моим зрением. Ты помнишь, что от цианида можно ослепнуть. Но тревога ложная, очки – лишь мой новый каприз. И ты теряешь интерес. А я могу теперь рассматривать тебя без опасения встретиться с твоим взглядом. И без надежды на это же…
- Эй, пани, зачем такие губки портишь? Давай уж лучше я это сделаю, - рывком выбираюсь из паутины мыслей, оборачиваюсь на смешок. Слизываю красную каплю из прокушенной губы. Высокий, чернявый, поджарый. Хищный. Голос глубокий, аж мороз по коже. Только глаза черные, как ночь. А у тебя зеленые. И еще ушки эти нелепые – накладные пушистые отростки сейчас в моде. И среди проституток в том числе. Мне хочется сорвать их, растерзать зубами, бросить под ноги. Я лишь подхожу ближе и ерошу жесткие черные пряди.
- Сколько стоишь? – будто это имеет значение.
- Для тебя бесплатно, детка, - белозубо ухмыляется цыганчук. Полукровка, наверное. Настоящие цыгане проституцией не занимаются.
- Бесплатно только вскрытие в морге делают. – В карман вульгарных кожаных штанов сую пару цветных бумажек – злотый давно сменился евро. – У тебя есть куда пойти?
Хастлер осматривает меня оценивающим взглядом:
- Не уверен, что тебе понравятся мои палаты, детка.
Тем не менее, решительно заворачивает под ближайшую арку, уверенно тянет меня за собой. Пальцы цепко держат за запястье, и я, не желая признаваться даже себе, блаженствую от ощущения горячей кожи на запястье, от властной хватки сильной руки.
Небольшая однокомнатная квартирка встречает объятиями тишины. Он – я не спрашиваю его имени, да и он не спешит представляться, а значит просто "он" – тут же разбивает эту тишину, включая музыкальный центр. Я облегченно вздыхаю – с некоторых пор я боюсь тишины.
Попса, вульгарная, как его "рабочая униформа", внезапно вплетается в мысли.
"… Наверно мы с тобой подружимся,
И ночью мы вдвоем останемся,
А утром навсегда расстанемся…"
Усмехаюсь и сбрасываю плащ прямо на пол. Ботинки тоже остаются рядом с дверью – привычка из Японии.
Ох уж эта молодежь, своей попсы мало, что ли? Заграничную им подавай. Сам не замечаю, как начинаю подпевать вслух.
- У тебя глаза как море,
Словно ночь, твои ресницы,
Твои руки, словно крылья,
Крылья одинокой птицы…
Последние слова мне на ухо, шепотом. Я кисло усмехаюсь:
- Мы сюда пришли караоке петь?
Мальчик понятливый. Мальчик прекращает фальшиво напевать и использует свой язык для более приятного занятия. Горячие, шершавые ладони забираются под рубашку, скользят по груди.
- О блин, так ты все-таки парень. – Несколько мгновений испытующе смотрит на меня, оскаливается. – Попробовать с парнем захотелось? – Интересно, я действительно выгляжу как девственник или это стандартная игра? – Ну держись, детка. Сегодня тебе будет мастер-класс.
Проворные пальцы легко справляются с пуговицами, пощипывают соски. Рубашка шелковой лужицей ложится вокруг ног. Все как по книжке. Я удерживаю смешок и запрокидываю голову. Закрываю глаза. Не хочу видеть его. На миг мне кажется, что это ты. Иллюзию тут же разбивает хрипловатый – чужой – голос:
- Давай, детка, на кровати будет удобнее.
Ты – тот самый ты, которого я безнадежно пытаюсь отыскать на дождливых улицах Варшавы, - наплевал бы на удобства и занялся со мной любовью прямо у двери. Но мальчик пришел сюда заниматься со мной не любовью, а сексом. За деньги большего не купишь.
Поэтому я послушно делаю несколько шагов к довольно широкой кровати – она занимает никак не меньше трети всей комнаты. На резных столбиках спящими змеями свиваются кольца черной ленты. Я невольно содрогаюсь, вспоминая наш с тобой первый раз – обрывки шарфа на твоих запястьях, недоумение в глазах… Ты мне так и не простил…
- Детка, будешь витать в облаках – пропустишь все шоу, - скалит зубы парнишка, откладывая мои очки на прикроватную тумбочку.
Я раздраженно выдираю из его волос ушки – он морщится, но терпит, - и отбрасываю подальше.
- Ты всех своих клиентов водишь домой? – с сомнением кошусь на постельное белье.
- Ну не-е-е-ет, - лениво тянет он, расстегивая пряжку на моем ремне. – Только особенных, - джинсы сползают на пол вместе с бельем. Не без его помощи, конечно. Я зачем-то в последний момент отцепляю часы от пояса и зажимаю в кулаке. Дракон клеймом жжет ладонь. – Очень особенных… - губы смыкаются на моем члене, и я снова закрываю глаза.
Мальчишка старается вовсю, и вскоре мои колени подгибаются. Он осторожно – даже бережно – укладывает меня на постель, ложится рядом и сопит мне в шею, легонько пощипывая горошины сосков. Интересно, у них в самом деле есть инструкции, которым они следуют? Все до зевоты стандартно. Я раздраженно выскальзываю из его рук и утыкаюсь лицом в подушку.
- Не любишь прелюдий? – усмехается мой случайный партнер. С тихим хлопком он распечатывает и одевает резинку. Этого я тоже не люблю, но в эпоху разгула СПИДа забота о безопасности не будет лишней. Пальцы втирают холодную смазку между ягодиц, растягивают сопротивляющиеся мышцы.
- Какой тесный. Ты выбрал хорошего партнера для первого раза, - самодовольно шепчет мальчишка, и я тихонько рычу в ответ. У меня давно не было секса. И внешность как у подростка. В самом деле, похож на девственника.
Вцепляюсь пальцами в простыни. Часы каким-то образом оказываются под щекой и на коже – знаю точно – остается отпечаток-дракон. От этого в мозгу что-то замыкает, под веками вспыхивает молния, и я рывком подаюсь назад.
- Ну-ну, какой нетерпеливый, - сдавленно сипит парень и входит до конца. Невольно прогибаю спину, пытаясь облегчить боль. Позади слышится витиеватое ругательство и чернявый хастлер впивается пальцами мне в бедра, дергая на себя. Кусаю запястье, дабы подавить смешок – парень таки потерял контроль. Ну и кто из нас профессионал?
И все-таки он знает свое дело – член толкается в простату раз за разом, мышцы сводит судорогой, а кожу покусывает сотнями искр. Остается надеяться, что это удовольствие, а не блохи.
Наконец я достигаю пика и выплескиваюсь на простыни. Колени разъезжаются, и я радуюсь тому, что парень кончает сразу вслед за мной. Устало валюсь на бок, стараясь не угодить в лужицу. Тело получило свою долю удовольствия. А душа… душа, как всегда, ни при чем. Партнер выбрасывает презерватив на пол и властным жестом подтягивает меня к себе. Это раздражает, но я терплю. Несколько минут и за спиной слышится ровное сопение.
Я осторожно выбираюсь из чужих объятий. Мне больше нечего делать в этой постели. С отвращением натягиваю влажную одежду на липкое, разгоряченное еще тело. Чувствую себя грязным, но посещать чужой душ нет никакого желания.
Деньги разноцветными мертвыми бабочками падают на тумбочку. Я на цыпочках пробираюсь к двери, обуваюсь и ухожу. Замок с тихим щелчком закрывается за спиной.
Часы с драконом на крышке остаются лежать на подушке, в ворохе черных волос.
2***
Моросящий дождь превращает и так по-осеннему серый день в сумерки. Сколько уже времени? Понятия не имею. Счастливы те, кому не нужны часы, не так ли? Мне они не нужны. Ты думаешь иначе, и потому у меня на цепочке обычно – как и сейчас – висит "луковица" карманных Kolber Eternal, с драконом – как напоминание.
Память о том, кем мы были. Память о том, кем мы стали. Будто бы я смог забыть.
Встряхиваю головой, отгоняя нежелательные воспоминания. У тебя этот жест получается гораздо изящнее – будто у большой кошки. А я как был дворнягой, так ею и остался.
Из подъезда выскальзывает тонкая фигура. Мне нет нужды видеть лицо, чтобы знать, что это ты. Ты двигаешься, будто кот, нализавшийся сливок. А внутри – горечь. Будто на донышке миски, под сладкими сливками оказался горький пчелиный яд.
Из-под капюшона виднеется золото волос. Я задыхаюсь от смеси ярости, нежности и горечи. До крови кусаю губы, заставляя себя замереть на месте. В твоих мыслях и чувствах такой разброд, что ты не замечаешь меня, проходя совсем рядом – я мог бы коснуться тебя, если бы не тонированные стекла. Смотрю, как ты садишься в такси – кажется, будто они только и поджидают тебя, везде, где бы ты не оказался. Я так не умею.
Машина с шашечками исчезает за углом – иногда мне хочется сравнять все углы, все холмы и низины, чтобы видеть тебя, куда бы ты не отправился, - и я выбираюсь на улицу. Дорогие кожаные ботинки нелепо смотрятся на разбитой, старой мостовой. Почему тебя вечно заносит в такие злачные места?
Отбрасываю за спину косу. Вечность назад ты сказал мне, что тебе нравятся длинные волосы. С тех пор я их не стригу. И до сих пор не могу понять, заметил ли ты, как они отросли?
Поднимаюсь на третий этаж. Интересно, хранит ли еще дверь тепло твоих ладоней? Впрочем, руки у тебя в это время года всегда холодные, как у лягушки. Какое уж тут тепло. Осторожно вскрываю замок – навыки детских лет цепко держатся в памяти. Шагаю внутрь, захлопываю за собой дверь. В тесном коридорчике темно и я невольно вспоминаю просторные залы твоего поместья. Нашего поместья. За годы жизни с тобой я привык к роскоши.
В комнате пахнет сексом. Этот запах проникает в ноздри, забивает легкие и красной пеленой ярости опускается на глаза. Серебристый блеск в черных лохмах ублюдка, посмевшего коснуться тебя – твои часы, такие же, как у меня, с драконом на крышке – оказывается последней каплей. Из горла вырывается рык, и чертов уродец резво подхватывается с подушки. Достаточно резво, чтобы продемонстрировать большие черные – значит, ты не смог найти мне замену! – глаза, но недостаточно резво, чтобы увернуться от тяжелого металлического набалдашника трости. Привычку ходить с тростью я перенял у тебя. Как и многие другие привычки.
Кровь брызгами окрашивает стены. Чертова шлюшка не успевает издать ни звука. Я с силой опускаю трость, снова и снова, уродуя лицо до неузнаваемости. Кровь с хрипами и бульканьем вырывается из разбитой гортани. Треск ребер сливается со скрипом кровати. Тело, наконец, обмякает. Я в последний раз опускаю трость на размозженный череп. Маленький уродец оказался хлюпиком – я не успел даже сбросить клокочущую внутри ярость. Черт тебя побери, куколка, зачем ты связался с этим куском дерьма?!
Поднимаю с подушки твои часы – они залиты кровью и заляпаны ошметками мозгов. Хочется бросить их тебе в лицо прямо в таком виде, но я усилием воли выравниваю дыхание и иду в ванную. Кое-как отмываю лицо и руки, подставляю под струю трость, вытираю часы и сую их в карман. Одежда безнадежно испорчена, но мне плевать.
Возвращаюсь в комнату. Запах секса уже не заметен, растворившийся в запахе смерти. Деньги разноцветными лепестками мертвых цветов плавают в лужах крови.
Покидаю квартиру. Руки уже не дрожат, когда я сажусь за руль.
- У тебя глаза как море,
Словно ночь, твои ресницы,
Твои руки, словно крылья,
Крылья одинокой птицы…
Когда я включил приемник? Не помню. Невольно повторяю слова, снова и снова, пока машина не замирает у гаража. Когда я проехал ворота? Тоже не помню.
Стремительно поднимаюсь наверх и замираю у дверей твоей спальни. Ты спишь. И ты прекрасен. Золото волос рассыпалось по постели, тонкая, почти что девичья фигурка теряется среди подушек. Кожа светится, словно соткана из лунного света. А на бедрах отпечатки чужих пальцев. И ярость снова вскипает в крови.
Трость летит в угол – от греха подальше. Ты вскидываешься, заспанный взгляд замирает на мне. Ты подмечаешь и забрызганную кровью одежду, и безумие, что плещется в глазах. Страх. Я чувствую твой страх всей кожей. И… радость? Дикую, пьянящую радость.
- Ты… вернулся ко мне? Настоящий…
- О да, куколка, я вернулся… - мое горло издает такой рык, что тигр бы позавидовал. А ты улыбаешься и тянешься ко мне. Я хочу убить тебя. Чтобы ты больше никогда и никому так не улыбался – только мне. Чтобы ты существовал только для меня. Яд гнева, бурлящего в крови, требует выхода. И я отвешиваю тебе пощечину – сильно, так, что ты падаешь обратно на подушки. Из разбитой губы стекает кровь. Перехватываю твои запястья над головой – тонкие, мне достаточно одной руки, чтобы удержать их, - и скорее укусом, нежели поцелуем впиваюсь в твой окровавленный рот. Твои губы – как распустившийся цветок. Маков цвет. Дурман. Говорят, если уснуть в поле цветущего мака, можно никогда не проснуться. Я не хочу просыпаться. Я хочу, чтобы ты снился мне до скончания веков. Потому что во сне ты только мой.
Ты пытаешься вырваться, и это еще больше распаляет.
- Что, куколка, твоя шлюшка хорошо тебя оттрахал? – Дышу тебе в лицо. И ты прекращаешь извиваться, замираешь под моим взглядом, словно кролик перед удавом. Я завидую ему – я-то не могу тебя пожрать, растворить, сделать неотъемлемой частью себя. – Лучше, чем это делаю я?
Ты молчишь. Разве тебе есть что ответить? Будь я прав, ты бы остался в постели того сопляка. Но ты вернулся. Ты всегда возвращаешься ко мне.
- Давай-ка проверим, - усмехаюсь, коленом разводя твои ноги. У меня стоит так, что бронзовым статуям в саду и не снилось. Джинсы сползают на бедра – а большего мне и не надо. Вхожу в тебя рывком, до конца – без прелюдий, без смазки. Ты выгибаешься, словно натянутый лук. Я ловлю твои крики губами, слизываю мокрые капли с ресниц. Больно, это больно, черт возьми! И я не могу разобрать, где заканчивается моя боль, и начинается твоя. Двигаюсь: стремительно, резко, пытаясь войти еще глубже, заполнить тебя собой до предела, слиться в единое целое. И ты вдруг подаешься навстречу, обхватываешь коленьями мои бока, слепо ищешь губами мои губы. Я отвечаю на поцелуй, чувствуя, как твердеет твой член между нашими животами. Отпускаю твои руки, и ты тут же когтишь мою спину. И чем только? Ведь ногти обрезаешь под корень едва ли не каждый день, сам видел.
Пульс бьется под моими губами, и я не могу удержаться – смыкаю зубы на нежной коже твоей шеи. Ты хрипишь, как тогда, когда я впервые едва не убил тебя.
- Давай… умрем… сейчас... - в твоих глазах безумие, необузданное, дикое, смертельное.
И твои слова – последняя капля. Я снова рычу, сжимаю в кулаке золото волос и вбиваю тебя в простыни с такой яростью, будто от этого зависит моя жизнь. Так оно и есть. Ты содрогаешься подо мной, сильнее стискиваешь колени. И мир вдруг рушится, лопается, как воздушный шарик. И наступает оглушающая тишина. И слепящая темнота.
Подумать о том, что мы все же умерли, я не успеваю. Мое левое веко поднимается – явно не моим усилием. Так и есть – ты с любопытством ученого, наблюдающего за подопытным тараканом, придерживаешь мое веко пальцем, пытаясь определить по зрачку, жив я или мертв. Интересно, какой бы вариант тебя устроил? Черт, судя по оплеухе, второй вариант не рассматривается. И судя же по оплеухе, все щиты снова нахрен посносило.
Ловлю губами тонкие, но способные быть такими острыми, пальчики. Подтягиваю тебя поближе, крепко прижимаю к себе. Спи, куколка. Если ты способен на этот, наводящий на меня ужас, исследовательский взгляд, значит, визит доктора подождет до утра.
Я люблю тебя, куколка. И никому не отдам. Ты мой.
Я люблю тебя, питекантроп необузданный. И даже не надейся избавиться от меня. Ты мой.
Часы с драконом на крышке валяются в ногах – одни затерты, словно их слишком часто вертели в пальцах. Вторые в корке неакурратно растертой засохшей крови.
3***
Моросящий дождь превращает и так по-осеннему серый день в сумерки. Сколько уже времени? Понятия не имею. Счастливы те, кому не нужны часы, не так ли? Мне они не нужны. Ты думаешь иначе, и потому у меня на цепочке обычно – как и сейчас – висит "луковица" карманных Kolber Eternal, с драконом – как напоминание.
Память о том, откуда все началось. Память о том, что ничто не закончилось… Будто бы я смог забыть.
Встряхиваю головой, отгоняя нежелательные воспоминания. Мне предстоит работа, а значит, надо собраться.
Гибкая фигурка выскальзывает из подъезда и исчезает в такси. Я глубоко затягиваюсь и отвожу взгляд. Засекаю пятнадцать минут. Смешок вырывается непроизвольно, когда ровно через пятнадцать минут – секунда в секунду – широкоплечая фигура падает в джип и тот срывается с места. Я могу расписать по секундам даже ваши вздохи, господа.
Сжимаю в ладони часы, оглаживая пальцами дракона. Кто из вас решил подарить мне их? Не имеет значения, ведь, по сути, вы – одно целое, две стороны. Одна сущность. Ты. И сегодня ты завершаешь очередной круг.
Поднимаюсь в столь популярную сегодня квартиру. Плащ оставляю в коридоре – не хочется измазать его в крови, а в том, что ее будет много, я не сомневаюсь. Надеваю на ноги бахилы, натягиваю перчатки – уже успел убедиться, что кровь плохо отмывается. Достаю черный пластиковый мешок.
В комнате витает амбре общественного туалета и большого количества крови. Стены заляпаны бурыми брызгами, даже потолок получил свою долю украшений. Ты сегодня повеселился.
Нахожу полотенца, укладываю в них размозженную голову. Мозги расползаются в пальцах белесым желе. В самом деле, серое вещество – это только кора головного мозга, тоненький слой, а внутри он белый. Впервые я это понял, упаковывая первый труп. Меня тогда стошнило прямо на окровавленное тело. Радовало только то, что единственный свидетель – хотя, конечно, вряд ли труп можно назвать свидетелем, - никому не расскажет о моем позоре. Ну да, в Японии меня не учили укладывать куски мозгов в пакетик. Японцы предпочитают внутренности.
Заворачиваю труп в простыни, аккуратно укладываю в мешок. Не хочется испачкать багажник. Прошлый раз я был недостаточно аккуратен. Пришлось менять машину.
Посмотрим, что тут у нас. Открываю бар. Какой запасливый малец, однако. Полки заставлены всевозможным алкоголем. Ого, даже абсент есть. Тот еще яд, не зря в некоторых странах он запрещен.
Разливаю содержимое по стенам, постели, разбиваю бутылки о пол. Воздух наполняется запахом выпивки – дорогой и дешевой, в этом смешении не распознать.
Плотно закрываю все окна, вентиляцию – незачем раньше времени тревожить соседей и случайных прохожих.
Достаточно одной спички и в комнате воцаряется настоящий ад. Разноцветные, покрытые бурыми пятнами бумажки выцветают, словно кленовые листья поздней осенью, тянутся к языкам пламени, танцуют хлопьями пепла. Стены покрываются багрянцем огня. Бросаю бахилы и перчатки в самую гущу пламени, одеваю плащ, закидываю мешок на плечо и покидаю квартиру. Дверь отрезает от меня треск горящей мебели.
О следах на ступеньках можно не беспокоиться – пожарные все затопчут до неузнаваемости.
Забрасываю труп в багажник.
- Ну что ж, пан хастлер, прокатимся немного. – С некоторых пор заметил за собой дурную привычку разговаривать с трупами. К чему бы это?
Сажусь за руль, включаю отопление и радио. Оказывается, я успел продрогнуть, пока шел от подъезда к автомобилю.
- …И ночью мы вдвоем останемся,
А утром навсегда расстанемся…
Я невольно улыбаюсь, заслышав родной язык. Потом начинаю воспринимать слова и не могу удержать смешок. Да уж, эту ночь я проведу рядом с пацаненком, у которого нет большей части черепа. Вряд ли кто захочет к нам присоединиться.
Сюда я приезжаю не столь часто, но дорогу не забыть никогда, пожалуй. Поворачиваю ключ в зажигании и вслушиваюсь в ночную тишину. Дождь барабанит в стекла.
Сырой воздух тут же пробирается под одежду, мокрая трава облепляет ботинки. Снова забрасываю труп на плечо, вслед за ним достаю из багажника лопату. Хорошо, что яму я выкопал еще несколько дней назад, когда понял, что круг вот-вот замкнется. Дождь размыл ее немного, но мне же не экзамен на могильщика сдавать – и так сойдет.
Тело вываливается из мешка лицом вниз. Так оно разлагаться будет быстрее. Засыпаю яму липкими комьями земли. Хорошо, что я каждый день тренируюсь. Не в закапывании могил, нет. Но и обычных физических тренировок хватает, чтобы управиться за двадцать минут – даже дерн укложил, как родной. И молодое деревце в голове – в этот раз абрикос, кажется. У меня тут скоро будет фруктовый сад. В первый раз я сакуру посадил. Символизм, блин. «Почему сакура цветет розовым цветом? – Потому что под ней зарыты трупы.» Это смешно, но по весне она и вправду осыпала землю розовыми лепестками. Я после этого два года вишен есть не мог. Дурак впечатлительный. Никак не мог выбросить из головы мысль, что окажись я немного глупее – и сакура цвела бы розовым надо мной.
Отряхиваю руки, возвращаюсь к машине, забрасываю лопату в багажник. Работа выполнена. Почти.
Возвращаюсь в поместье. Джип вымыт до блеска. Прислуга знает свои обязанности. И умеет не видеть того, чего видеть не надо. Тебя любят. Во всех твоих ипостасях. И ты умеешь за это благодарить. Преданность – одно из наиболее ценимых тобою качеств.
Поднимаюсь на хозяйский этаж. Ты обнаруживаешься в восточной спальне – как и всегда, когда замыкается круг. Спишь на сбитых, перепачканных простынях – двухголовое, четырерукое, безумное чудовище. Самое прекрасное зрелище из тех, что мне доводилось видеть. Золотые волосы сплетаются с иссиня-черными, пальцы сцеплены в замок, два дыхания сливаются в одно. Кожа исчерчена царапинами и синяками. Ты прекрасен в своем нечеловеческом облике.
Я тихонько подбираю окровавленную одежду, отношу вниз, в котельную. Пламя пожирает ткань с извечным голодом первозданного хаоса. Я облегченно выдыхаю – вот теперь все. Поднимаюсь в свою комнату. Душ и спать. До рассвета остается несколько часов и этого болезненно мало, но начальник охраны не имеет права проспать.
Тугие горячие струи бьют по коже, я поспешно смываю с себя следы сегодняшнего дня, наскоро вытираюсь. Постель кажется мягкой, словно пуховая. Блаженство. Довольно вздыхаю, сжимаю в руке самую ценную вещь, что есть у меня, и мгновенно засыпаю.
Часы с драконом на крышке выскальзывают из разжавшейся во сне ладони, поблескивают на подушке в лучах восходящего солнца.
Название: Часы
Автор: *Karlson*
Фэндом: почти ориджинал, знание исходника не обязательно
Жанр: дарк, ангст.
Рейтинг: наверное, NC-17
Варнинг: гомосексуальные отношения, убийство, насилие, нецензурные выражения, неустойчивые психические состояния, полное отсутствие морали и моральности, цинизм по отношению к "вечным ценностям", ну и так далее
Дополнения к тексту:
1) Часы
- вот так выглядят часы, о которых идет речь2) При написании сего текста была использована песня Mr. Credo "Медляк".
3) Текст состоит из трех частей, каждая из которых – POV другого персонажа.
Дисклаимер: все принадлежит мне и моей музе, Алексу.
1***
"В этот серый скучный вечер,
Я тебя случайно встретил,
Я позвал тебя с собою
И назвал своей судьбою…"
Я тебя случайно встретил,
Я позвал тебя с собою
И назвал своей судьбою…"
Моросящий дождь превращает и так по-осеннему серый день в сумерки. Сколько уже времени? Понятия не имею. Счастливы те, кому не нужны часы, не так ли? Мне они не нужны. Ты думаешь иначе, и потому у меня на цепочке обычно – как и сейчас – висит "луковица" карманных Kolber Eternal, с драконом – как напоминание.
Память о далеком, так и не разгаданном Востоке. Память о трижды проклятой стране, откуда я привез тебя. О стране, где потерялся я сам. Да так и не отыскался. Будто бы я смог это забыть.
Встряхиваю головой, отгоняя нежелательные воспоминания. Ты говоришь, что я делаю это как рысь. Ты любишь рысей. Их у нас в поместье около двух десятков – ты знаешь точно, как каждую зовут по имени. А я… я предпочитаю прятаться от них в библиотеке, как только появляется возможность. Быть может, я неправильная рысь? Помнишь ли ты мое имя так же хорошо, как и их имена?
Усмешка горчит на губах, как цианид, который я недавно пробовал. Мне казалось – ты ударишь меня тогда. Ты просто бросил холодный взгляд. И приказал прислуге не спускать с меня глаз. О да, ты несравненно умеешь приказывать. Я хорошо тебя обучил.
Запрокидываю голову, ловлю губами холодные капли. Мокрые ресницы можно было бы списать на дождь, да вот незадача – линзы хорошо укрывают глаза от дождя. Да, с некоторых пор я ношу очки – нелепая попытка спрятать свои глаза от того, кто способен читать в моей душе. Или, быть может, так я пытаюсь разбудить твой интерес? Прячусь, чтобы тебе захотелось увидеть спрятанное? Ты лишь приподнимаешь бровь, подмечая новую деталь моего внешнего облика, и снова утыкаешься в газету. Позже спрашиваешь у врача, все ли в порядке с моим зрением. Ты помнишь, что от цианида можно ослепнуть. Но тревога ложная, очки – лишь мой новый каприз. И ты теряешь интерес. А я могу теперь рассматривать тебя без опасения встретиться с твоим взглядом. И без надежды на это же…
- Эй, пани, зачем такие губки портишь? Давай уж лучше я это сделаю, - рывком выбираюсь из паутины мыслей, оборачиваюсь на смешок. Слизываю красную каплю из прокушенной губы. Высокий, чернявый, поджарый. Хищный. Голос глубокий, аж мороз по коже. Только глаза черные, как ночь. А у тебя зеленые. И еще ушки эти нелепые – накладные пушистые отростки сейчас в моде. И среди проституток в том числе. Мне хочется сорвать их, растерзать зубами, бросить под ноги. Я лишь подхожу ближе и ерошу жесткие черные пряди.
- Сколько стоишь? – будто это имеет значение.
- Для тебя бесплатно, детка, - белозубо ухмыляется цыганчук. Полукровка, наверное. Настоящие цыгане проституцией не занимаются.
- Бесплатно только вскрытие в морге делают. – В карман вульгарных кожаных штанов сую пару цветных бумажек – злотый давно сменился евро. – У тебя есть куда пойти?
Хастлер осматривает меня оценивающим взглядом:
- Не уверен, что тебе понравятся мои палаты, детка.
Тем не менее, решительно заворачивает под ближайшую арку, уверенно тянет меня за собой. Пальцы цепко держат за запястье, и я, не желая признаваться даже себе, блаженствую от ощущения горячей кожи на запястье, от властной хватки сильной руки.
Небольшая однокомнатная квартирка встречает объятиями тишины. Он – я не спрашиваю его имени, да и он не спешит представляться, а значит просто "он" – тут же разбивает эту тишину, включая музыкальный центр. Я облегченно вздыхаю – с некоторых пор я боюсь тишины.
Попса, вульгарная, как его "рабочая униформа", внезапно вплетается в мысли.
"… Наверно мы с тобой подружимся,
И ночью мы вдвоем останемся,
А утром навсегда расстанемся…"
Усмехаюсь и сбрасываю плащ прямо на пол. Ботинки тоже остаются рядом с дверью – привычка из Японии.
Ох уж эта молодежь, своей попсы мало, что ли? Заграничную им подавай. Сам не замечаю, как начинаю подпевать вслух.
- У тебя глаза как море,
Словно ночь, твои ресницы,
Твои руки, словно крылья,
Крылья одинокой птицы…
Последние слова мне на ухо, шепотом. Я кисло усмехаюсь:
- Мы сюда пришли караоке петь?
Мальчик понятливый. Мальчик прекращает фальшиво напевать и использует свой язык для более приятного занятия. Горячие, шершавые ладони забираются под рубашку, скользят по груди.
- О блин, так ты все-таки парень. – Несколько мгновений испытующе смотрит на меня, оскаливается. – Попробовать с парнем захотелось? – Интересно, я действительно выгляжу как девственник или это стандартная игра? – Ну держись, детка. Сегодня тебе будет мастер-класс.
Проворные пальцы легко справляются с пуговицами, пощипывают соски. Рубашка шелковой лужицей ложится вокруг ног. Все как по книжке. Я удерживаю смешок и запрокидываю голову. Закрываю глаза. Не хочу видеть его. На миг мне кажется, что это ты. Иллюзию тут же разбивает хрипловатый – чужой – голос:
- Давай, детка, на кровати будет удобнее.
Ты – тот самый ты, которого я безнадежно пытаюсь отыскать на дождливых улицах Варшавы, - наплевал бы на удобства и занялся со мной любовью прямо у двери. Но мальчик пришел сюда заниматься со мной не любовью, а сексом. За деньги большего не купишь.
Поэтому я послушно делаю несколько шагов к довольно широкой кровати – она занимает никак не меньше трети всей комнаты. На резных столбиках спящими змеями свиваются кольца черной ленты. Я невольно содрогаюсь, вспоминая наш с тобой первый раз – обрывки шарфа на твоих запястьях, недоумение в глазах… Ты мне так и не простил…
- Детка, будешь витать в облаках – пропустишь все шоу, - скалит зубы парнишка, откладывая мои очки на прикроватную тумбочку.
Я раздраженно выдираю из его волос ушки – он морщится, но терпит, - и отбрасываю подальше.
- Ты всех своих клиентов водишь домой? – с сомнением кошусь на постельное белье.
- Ну не-е-е-ет, - лениво тянет он, расстегивая пряжку на моем ремне. – Только особенных, - джинсы сползают на пол вместе с бельем. Не без его помощи, конечно. Я зачем-то в последний момент отцепляю часы от пояса и зажимаю в кулаке. Дракон клеймом жжет ладонь. – Очень особенных… - губы смыкаются на моем члене, и я снова закрываю глаза.
Мальчишка старается вовсю, и вскоре мои колени подгибаются. Он осторожно – даже бережно – укладывает меня на постель, ложится рядом и сопит мне в шею, легонько пощипывая горошины сосков. Интересно, у них в самом деле есть инструкции, которым они следуют? Все до зевоты стандартно. Я раздраженно выскальзываю из его рук и утыкаюсь лицом в подушку.
- Не любишь прелюдий? – усмехается мой случайный партнер. С тихим хлопком он распечатывает и одевает резинку. Этого я тоже не люблю, но в эпоху разгула СПИДа забота о безопасности не будет лишней. Пальцы втирают холодную смазку между ягодиц, растягивают сопротивляющиеся мышцы.
- Какой тесный. Ты выбрал хорошего партнера для первого раза, - самодовольно шепчет мальчишка, и я тихонько рычу в ответ. У меня давно не было секса. И внешность как у подростка. В самом деле, похож на девственника.
Вцепляюсь пальцами в простыни. Часы каким-то образом оказываются под щекой и на коже – знаю точно – остается отпечаток-дракон. От этого в мозгу что-то замыкает, под веками вспыхивает молния, и я рывком подаюсь назад.
- Ну-ну, какой нетерпеливый, - сдавленно сипит парень и входит до конца. Невольно прогибаю спину, пытаясь облегчить боль. Позади слышится витиеватое ругательство и чернявый хастлер впивается пальцами мне в бедра, дергая на себя. Кусаю запястье, дабы подавить смешок – парень таки потерял контроль. Ну и кто из нас профессионал?
И все-таки он знает свое дело – член толкается в простату раз за разом, мышцы сводит судорогой, а кожу покусывает сотнями искр. Остается надеяться, что это удовольствие, а не блохи.
Наконец я достигаю пика и выплескиваюсь на простыни. Колени разъезжаются, и я радуюсь тому, что парень кончает сразу вслед за мной. Устало валюсь на бок, стараясь не угодить в лужицу. Тело получило свою долю удовольствия. А душа… душа, как всегда, ни при чем. Партнер выбрасывает презерватив на пол и властным жестом подтягивает меня к себе. Это раздражает, но я терплю. Несколько минут и за спиной слышится ровное сопение.
Я осторожно выбираюсь из чужих объятий. Мне больше нечего делать в этой постели. С отвращением натягиваю влажную одежду на липкое, разгоряченное еще тело. Чувствую себя грязным, но посещать чужой душ нет никакого желания.
Деньги разноцветными мертвыми бабочками падают на тумбочку. Я на цыпочках пробираюсь к двери, обуваюсь и ухожу. Замок с тихим щелчком закрывается за спиной.
Часы с драконом на крышке остаются лежать на подушке, в ворохе черных волос.
2***
Моросящий дождь превращает и так по-осеннему серый день в сумерки. Сколько уже времени? Понятия не имею. Счастливы те, кому не нужны часы, не так ли? Мне они не нужны. Ты думаешь иначе, и потому у меня на цепочке обычно – как и сейчас – висит "луковица" карманных Kolber Eternal, с драконом – как напоминание.
Память о том, кем мы были. Память о том, кем мы стали. Будто бы я смог забыть.
Встряхиваю головой, отгоняя нежелательные воспоминания. У тебя этот жест получается гораздо изящнее – будто у большой кошки. А я как был дворнягой, так ею и остался.
Из подъезда выскальзывает тонкая фигура. Мне нет нужды видеть лицо, чтобы знать, что это ты. Ты двигаешься, будто кот, нализавшийся сливок. А внутри – горечь. Будто на донышке миски, под сладкими сливками оказался горький пчелиный яд.
Из-под капюшона виднеется золото волос. Я задыхаюсь от смеси ярости, нежности и горечи. До крови кусаю губы, заставляя себя замереть на месте. В твоих мыслях и чувствах такой разброд, что ты не замечаешь меня, проходя совсем рядом – я мог бы коснуться тебя, если бы не тонированные стекла. Смотрю, как ты садишься в такси – кажется, будто они только и поджидают тебя, везде, где бы ты не оказался. Я так не умею.
Машина с шашечками исчезает за углом – иногда мне хочется сравнять все углы, все холмы и низины, чтобы видеть тебя, куда бы ты не отправился, - и я выбираюсь на улицу. Дорогие кожаные ботинки нелепо смотрятся на разбитой, старой мостовой. Почему тебя вечно заносит в такие злачные места?
Отбрасываю за спину косу. Вечность назад ты сказал мне, что тебе нравятся длинные волосы. С тех пор я их не стригу. И до сих пор не могу понять, заметил ли ты, как они отросли?
Поднимаюсь на третий этаж. Интересно, хранит ли еще дверь тепло твоих ладоней? Впрочем, руки у тебя в это время года всегда холодные, как у лягушки. Какое уж тут тепло. Осторожно вскрываю замок – навыки детских лет цепко держатся в памяти. Шагаю внутрь, захлопываю за собой дверь. В тесном коридорчике темно и я невольно вспоминаю просторные залы твоего поместья. Нашего поместья. За годы жизни с тобой я привык к роскоши.
В комнате пахнет сексом. Этот запах проникает в ноздри, забивает легкие и красной пеленой ярости опускается на глаза. Серебристый блеск в черных лохмах ублюдка, посмевшего коснуться тебя – твои часы, такие же, как у меня, с драконом на крышке – оказывается последней каплей. Из горла вырывается рык, и чертов уродец резво подхватывается с подушки. Достаточно резво, чтобы продемонстрировать большие черные – значит, ты не смог найти мне замену! – глаза, но недостаточно резво, чтобы увернуться от тяжелого металлического набалдашника трости. Привычку ходить с тростью я перенял у тебя. Как и многие другие привычки.
Кровь брызгами окрашивает стены. Чертова шлюшка не успевает издать ни звука. Я с силой опускаю трость, снова и снова, уродуя лицо до неузнаваемости. Кровь с хрипами и бульканьем вырывается из разбитой гортани. Треск ребер сливается со скрипом кровати. Тело, наконец, обмякает. Я в последний раз опускаю трость на размозженный череп. Маленький уродец оказался хлюпиком – я не успел даже сбросить клокочущую внутри ярость. Черт тебя побери, куколка, зачем ты связался с этим куском дерьма?!
Поднимаю с подушки твои часы – они залиты кровью и заляпаны ошметками мозгов. Хочется бросить их тебе в лицо прямо в таком виде, но я усилием воли выравниваю дыхание и иду в ванную. Кое-как отмываю лицо и руки, подставляю под струю трость, вытираю часы и сую их в карман. Одежда безнадежно испорчена, но мне плевать.
Возвращаюсь в комнату. Запах секса уже не заметен, растворившийся в запахе смерти. Деньги разноцветными лепестками мертвых цветов плавают в лужах крови.
Покидаю квартиру. Руки уже не дрожат, когда я сажусь за руль.
- У тебя глаза как море,
Словно ночь, твои ресницы,
Твои руки, словно крылья,
Крылья одинокой птицы…
Когда я включил приемник? Не помню. Невольно повторяю слова, снова и снова, пока машина не замирает у гаража. Когда я проехал ворота? Тоже не помню.
Стремительно поднимаюсь наверх и замираю у дверей твоей спальни. Ты спишь. И ты прекрасен. Золото волос рассыпалось по постели, тонкая, почти что девичья фигурка теряется среди подушек. Кожа светится, словно соткана из лунного света. А на бедрах отпечатки чужих пальцев. И ярость снова вскипает в крови.
Трость летит в угол – от греха подальше. Ты вскидываешься, заспанный взгляд замирает на мне. Ты подмечаешь и забрызганную кровью одежду, и безумие, что плещется в глазах. Страх. Я чувствую твой страх всей кожей. И… радость? Дикую, пьянящую радость.
- Ты… вернулся ко мне? Настоящий…
- О да, куколка, я вернулся… - мое горло издает такой рык, что тигр бы позавидовал. А ты улыбаешься и тянешься ко мне. Я хочу убить тебя. Чтобы ты больше никогда и никому так не улыбался – только мне. Чтобы ты существовал только для меня. Яд гнева, бурлящего в крови, требует выхода. И я отвешиваю тебе пощечину – сильно, так, что ты падаешь обратно на подушки. Из разбитой губы стекает кровь. Перехватываю твои запястья над головой – тонкие, мне достаточно одной руки, чтобы удержать их, - и скорее укусом, нежели поцелуем впиваюсь в твой окровавленный рот. Твои губы – как распустившийся цветок. Маков цвет. Дурман. Говорят, если уснуть в поле цветущего мака, можно никогда не проснуться. Я не хочу просыпаться. Я хочу, чтобы ты снился мне до скончания веков. Потому что во сне ты только мой.
Ты пытаешься вырваться, и это еще больше распаляет.
- Что, куколка, твоя шлюшка хорошо тебя оттрахал? – Дышу тебе в лицо. И ты прекращаешь извиваться, замираешь под моим взглядом, словно кролик перед удавом. Я завидую ему – я-то не могу тебя пожрать, растворить, сделать неотъемлемой частью себя. – Лучше, чем это делаю я?
Ты молчишь. Разве тебе есть что ответить? Будь я прав, ты бы остался в постели того сопляка. Но ты вернулся. Ты всегда возвращаешься ко мне.
- Давай-ка проверим, - усмехаюсь, коленом разводя твои ноги. У меня стоит так, что бронзовым статуям в саду и не снилось. Джинсы сползают на бедра – а большего мне и не надо. Вхожу в тебя рывком, до конца – без прелюдий, без смазки. Ты выгибаешься, словно натянутый лук. Я ловлю твои крики губами, слизываю мокрые капли с ресниц. Больно, это больно, черт возьми! И я не могу разобрать, где заканчивается моя боль, и начинается твоя. Двигаюсь: стремительно, резко, пытаясь войти еще глубже, заполнить тебя собой до предела, слиться в единое целое. И ты вдруг подаешься навстречу, обхватываешь коленьями мои бока, слепо ищешь губами мои губы. Я отвечаю на поцелуй, чувствуя, как твердеет твой член между нашими животами. Отпускаю твои руки, и ты тут же когтишь мою спину. И чем только? Ведь ногти обрезаешь под корень едва ли не каждый день, сам видел.
Пульс бьется под моими губами, и я не могу удержаться – смыкаю зубы на нежной коже твоей шеи. Ты хрипишь, как тогда, когда я впервые едва не убил тебя.
- Давай… умрем… сейчас... - в твоих глазах безумие, необузданное, дикое, смертельное.
И твои слова – последняя капля. Я снова рычу, сжимаю в кулаке золото волос и вбиваю тебя в простыни с такой яростью, будто от этого зависит моя жизнь. Так оно и есть. Ты содрогаешься подо мной, сильнее стискиваешь колени. И мир вдруг рушится, лопается, как воздушный шарик. И наступает оглушающая тишина. И слепящая темнота.
Подумать о том, что мы все же умерли, я не успеваю. Мое левое веко поднимается – явно не моим усилием. Так и есть – ты с любопытством ученого, наблюдающего за подопытным тараканом, придерживаешь мое веко пальцем, пытаясь определить по зрачку, жив я или мертв. Интересно, какой бы вариант тебя устроил? Черт, судя по оплеухе, второй вариант не рассматривается. И судя же по оплеухе, все щиты снова нахрен посносило.
Ловлю губами тонкие, но способные быть такими острыми, пальчики. Подтягиваю тебя поближе, крепко прижимаю к себе. Спи, куколка. Если ты способен на этот, наводящий на меня ужас, исследовательский взгляд, значит, визит доктора подождет до утра.
Я люблю тебя, куколка. И никому не отдам. Ты мой.
Я люблю тебя, питекантроп необузданный. И даже не надейся избавиться от меня. Ты мой.
Часы с драконом на крышке валяются в ногах – одни затерты, словно их слишком часто вертели в пальцах. Вторые в корке неакурратно растертой засохшей крови.
3***
Моросящий дождь превращает и так по-осеннему серый день в сумерки. Сколько уже времени? Понятия не имею. Счастливы те, кому не нужны часы, не так ли? Мне они не нужны. Ты думаешь иначе, и потому у меня на цепочке обычно – как и сейчас – висит "луковица" карманных Kolber Eternal, с драконом – как напоминание.
Память о том, откуда все началось. Память о том, что ничто не закончилось… Будто бы я смог забыть.
Встряхиваю головой, отгоняя нежелательные воспоминания. Мне предстоит работа, а значит, надо собраться.
Гибкая фигурка выскальзывает из подъезда и исчезает в такси. Я глубоко затягиваюсь и отвожу взгляд. Засекаю пятнадцать минут. Смешок вырывается непроизвольно, когда ровно через пятнадцать минут – секунда в секунду – широкоплечая фигура падает в джип и тот срывается с места. Я могу расписать по секундам даже ваши вздохи, господа.
Сжимаю в ладони часы, оглаживая пальцами дракона. Кто из вас решил подарить мне их? Не имеет значения, ведь, по сути, вы – одно целое, две стороны. Одна сущность. Ты. И сегодня ты завершаешь очередной круг.
Поднимаюсь в столь популярную сегодня квартиру. Плащ оставляю в коридоре – не хочется измазать его в крови, а в том, что ее будет много, я не сомневаюсь. Надеваю на ноги бахилы, натягиваю перчатки – уже успел убедиться, что кровь плохо отмывается. Достаю черный пластиковый мешок.
В комнате витает амбре общественного туалета и большого количества крови. Стены заляпаны бурыми брызгами, даже потолок получил свою долю украшений. Ты сегодня повеселился.
Нахожу полотенца, укладываю в них размозженную голову. Мозги расползаются в пальцах белесым желе. В самом деле, серое вещество – это только кора головного мозга, тоненький слой, а внутри он белый. Впервые я это понял, упаковывая первый труп. Меня тогда стошнило прямо на окровавленное тело. Радовало только то, что единственный свидетель – хотя, конечно, вряд ли труп можно назвать свидетелем, - никому не расскажет о моем позоре. Ну да, в Японии меня не учили укладывать куски мозгов в пакетик. Японцы предпочитают внутренности.
Заворачиваю труп в простыни, аккуратно укладываю в мешок. Не хочется испачкать багажник. Прошлый раз я был недостаточно аккуратен. Пришлось менять машину.
Посмотрим, что тут у нас. Открываю бар. Какой запасливый малец, однако. Полки заставлены всевозможным алкоголем. Ого, даже абсент есть. Тот еще яд, не зря в некоторых странах он запрещен.
Разливаю содержимое по стенам, постели, разбиваю бутылки о пол. Воздух наполняется запахом выпивки – дорогой и дешевой, в этом смешении не распознать.
Плотно закрываю все окна, вентиляцию – незачем раньше времени тревожить соседей и случайных прохожих.
Достаточно одной спички и в комнате воцаряется настоящий ад. Разноцветные, покрытые бурыми пятнами бумажки выцветают, словно кленовые листья поздней осенью, тянутся к языкам пламени, танцуют хлопьями пепла. Стены покрываются багрянцем огня. Бросаю бахилы и перчатки в самую гущу пламени, одеваю плащ, закидываю мешок на плечо и покидаю квартиру. Дверь отрезает от меня треск горящей мебели.
О следах на ступеньках можно не беспокоиться – пожарные все затопчут до неузнаваемости.
Забрасываю труп в багажник.
- Ну что ж, пан хастлер, прокатимся немного. – С некоторых пор заметил за собой дурную привычку разговаривать с трупами. К чему бы это?
Сажусь за руль, включаю отопление и радио. Оказывается, я успел продрогнуть, пока шел от подъезда к автомобилю.
- …И ночью мы вдвоем останемся,
А утром навсегда расстанемся…
Я невольно улыбаюсь, заслышав родной язык. Потом начинаю воспринимать слова и не могу удержать смешок. Да уж, эту ночь я проведу рядом с пацаненком, у которого нет большей части черепа. Вряд ли кто захочет к нам присоединиться.
Сюда я приезжаю не столь часто, но дорогу не забыть никогда, пожалуй. Поворачиваю ключ в зажигании и вслушиваюсь в ночную тишину. Дождь барабанит в стекла.
Сырой воздух тут же пробирается под одежду, мокрая трава облепляет ботинки. Снова забрасываю труп на плечо, вслед за ним достаю из багажника лопату. Хорошо, что яму я выкопал еще несколько дней назад, когда понял, что круг вот-вот замкнется. Дождь размыл ее немного, но мне же не экзамен на могильщика сдавать – и так сойдет.
Тело вываливается из мешка лицом вниз. Так оно разлагаться будет быстрее. Засыпаю яму липкими комьями земли. Хорошо, что я каждый день тренируюсь. Не в закапывании могил, нет. Но и обычных физических тренировок хватает, чтобы управиться за двадцать минут – даже дерн укложил, как родной. И молодое деревце в голове – в этот раз абрикос, кажется. У меня тут скоро будет фруктовый сад. В первый раз я сакуру посадил. Символизм, блин. «Почему сакура цветет розовым цветом? – Потому что под ней зарыты трупы.» Это смешно, но по весне она и вправду осыпала землю розовыми лепестками. Я после этого два года вишен есть не мог. Дурак впечатлительный. Никак не мог выбросить из головы мысль, что окажись я немного глупее – и сакура цвела бы розовым надо мной.
Отряхиваю руки, возвращаюсь к машине, забрасываю лопату в багажник. Работа выполнена. Почти.
Возвращаюсь в поместье. Джип вымыт до блеска. Прислуга знает свои обязанности. И умеет не видеть того, чего видеть не надо. Тебя любят. Во всех твоих ипостасях. И ты умеешь за это благодарить. Преданность – одно из наиболее ценимых тобою качеств.
Поднимаюсь на хозяйский этаж. Ты обнаруживаешься в восточной спальне – как и всегда, когда замыкается круг. Спишь на сбитых, перепачканных простынях – двухголовое, четырерукое, безумное чудовище. Самое прекрасное зрелище из тех, что мне доводилось видеть. Золотые волосы сплетаются с иссиня-черными, пальцы сцеплены в замок, два дыхания сливаются в одно. Кожа исчерчена царапинами и синяками. Ты прекрасен в своем нечеловеческом облике.
Я тихонько подбираю окровавленную одежду, отношу вниз, в котельную. Пламя пожирает ткань с извечным голодом первозданного хаоса. Я облегченно выдыхаю – вот теперь все. Поднимаюсь в свою комнату. Душ и спать. До рассвета остается несколько часов и этого болезненно мало, но начальник охраны не имеет права проспать.
Тугие горячие струи бьют по коже, я поспешно смываю с себя следы сегодняшнего дня, наскоро вытираюсь. Постель кажется мягкой, словно пуховая. Блаженство. Довольно вздыхаю, сжимаю в руке самую ценную вещь, что есть у меня, и мгновенно засыпаю.
Часы с драконом на крышке выскальзывают из разжавшейся во сне ладони, поблескивают на подушке в лучах восходящего солнца.
"Среди серых стен молчанья,
Я нашел тебя случайно…
Я позвал тебя с собою
И назвал своей судьбою…"
Я нашел тебя случайно…
Я позвал тебя с собою
И назвал своей судьбою…"
-
-
24.06.2010 в 02:46И о птичках)А что есть канон у этой прелести?
-
-
24.06.2010 в 03:01да!!! да, черт возьми! это очень сильная штука! а коментов нет, потому что их на этом дневнике вообще почти нет (не смотрим на огромное количество их же в последних темах, там флуд)
канон у этой прелести - ролевая игра, которая почти загнулась.
-
-
24.06.2010 в 03:04Черт!А то так захотелось
подрочитьпочитать!Прекрасно-прекрасно**потому что их на этом дневнике вообще почти нет
Просто они еще не познали величия сего дайра))А по делу очень-очень хорошо,прямо таки замечательно))Жалко.что так мало,всего две странички)))
-
-
24.06.2010 в 03:22*Karlson* вообще акуенно пишет. загляни к нему на дайр, там есть пара афигенных ориджей! найти только нужно.
-
-
24.06.2010 в 03:25О спасибо-спасибо))
Пойду копаться))